От монофакторной к многофакторной объяснительной модели. Вопрос о движущих силах, причинных факторах и источниках общественного развития, их качественной определенности и характере с древних времен привлекал пристальное внимание исследователей. Традиционно социальные философы стремились открыть и описать наиболее фундаментальные и важные факторы социальной эволюции, или то, что можно назвать «перводвигателями», «конечными причинами» социальных процессов. Одни из них выдвигали в качестве решающего фактора, или детерминанты, определяющей функционирование и развитие общества, движение социума в целом, естественную среду обитания и ее изменения, географические и климатические условия: флору, фауну, ту или иную конфигурацию земной поверхности – моря, горы, реки и т.д.; другие – чисто биологические факторы: рост народонаселения, борьбу за существование, расовые различия людей и т.д.; третьи – экономические факторы: способ производства, характер распределения и потребления материальных благ в обществе, а также классовую борьбу; четвертые – развитие интеллекта, исследовательскую активность: рост и накопление научных знаний, развитие новых технологий и т.д.  

И все же среди многочисленных версий «социальных детерминизмов», претендующих на выдвижение главного, системообразующего, оказывающего определяющее воздействие на все прочие социальные явления фактора, выделяются две основные: сторонники одной из них делают акцент на «идеальных процессах», вытекающих из интеллектуально-духовного развития человечества – ценности, идеология, политика, религия, этика и т.д.; представители другой считают, что главная детерминирующая роль в развитии общества принадлежит «материальным процессам» – экономическим, технологическим, биологическим, экологическим и т.д. Решая вопрос о характере взаимозависимости между отмеченными факторами и источниками общественного развития, исследователи, как правило, полагали, что данные взаимозависимости выступают определенно не иначе как в форме субординации. То есть, они примыкали, к так называемому монистическому течению в социальной теории, согласно которому в развитии общества всегда имеется главный, самый важный фактор, своего рода «перводвигатель» социальных процессов, центральное звено, ведущая, основная движущая сила.  

При этом, радикальные сторонники монизма убеждены, что выделенный ими «главный фактор» носит универсальный характер, т.е. действует везде и всегда, во всех обществах и на всех этапах их эволюции. Менее радикальные «монисты» полагают, что разные исторические эпохи или географические регионы человеческой истории могут иметь свои главные, конечные причины развития.  

В ХХ веке, однако, наметилась тенденция избегать поиска такого рода конечных причин и рассматривать взаимосвязи факторов общественного развития не в виде субординации, а в виде координационных зависимостей, когда развитие общества понимается как результат взаимодействия многочисленных сил, причинных факторов, детерминант – материальных и идеальных, не разделяемых на главные, определяющие, и неглавные, определяемые, где не один из факторов не квалифицируется как конечная причина социальных изменений. Это означает, что в современной социальной теории взяла верх ориентация на переход от монизма в интерпретации движущих сил развития общества к плюралистическому объяснению причин социальных изменений. Ныне многие исследователи отвергают абсолютизацию «единственных», «доминирующих» «центральных» факторов, вызывающих все последующие социальные изменения и рассматривает эти факторы исключительно в координационной взаимосвязи друг с другом, когда каждый из них так или иначе связан со всеми остальными, ими обусловливается и их обусловливает и, соответственно, играет определенную, свойственную ему роль в жизни общества. Отсюда, согласно этим теоретикам, вытекает важный методологический принцип: каждый исследователь вправе выбирать свой собственный «центральный фактор» – к примеру, рассматривать жизнь общества с точки зрения той роли, которую в ней играет свойственное человеку, как и всякому живому организму, стремление к наслаждению и избежанию страданий (как это делали Л.Уорд, Паттен) или исследовать логику движения социума, исходя из той роли в которую в нем играют экономические отношения собственности (как это было характерно для К.Маркса), или изучать историю под углом зрения духовно-религиозных факторов (как это было присуще М.Веберу). Такое исследование, полагает, например, известный французский теоретик Р.Арон, будет оправданным и плодотворным, – но лишь до тех пор, пока оно не сопровождается «догматической абсолютизацией», не рассматривается в качестве единственно возможного.  

Однако, тенденцию перехода от монистически-субординационного подхода в интерпретации факторов общественного развития к координационно-плюралистическому, многофакторному подходу, проявляет себя далеко не всегда последовательно и однозначно. Даже Т.Парсонс, будучи в целом сторонником многофакторного подхода, не исключал того, что факторы могут выстраиваться в определенную иерархию в зависимости от их относительной важности. Все факторы, согласно ему, важны, но одни важнее других. При этом Парсонс в своей ранжировке факторов придает высшую значимость человеческим идеям, ценностям и связанным с ними моральным правилом. Он пишет: «Я культурный, а не социальный детерминист. Соответственно я полагаю, что в рамках социальной системы нормативные элементы более важны для социальных изменений, чем «материальные интересы» (1, Р. 113). Тоже самое можно сказать и о П.Сорокине, который, несмотря на свою, казалось бы, явную приверженность идее координационного общесистемного функционирования и развития общества, исключающего доминантную роль какого бы то ни было отдельного компонента целостной системы, и довольно продуманную аргументацию принципа многовариантность, все же не смог до конца преодолеть социально-философский монизм. Так, Сорокин, переходя от общих рассуждений о принципах «социальной философии» к анализу конкретных причин функционирования и эволюции социокультурных систем, «де-факто приходит ко взглядам, которые вполне соответствуют канонам социально-философского монизма» (3, С. 374). Подобно тому как Маркс обнаружил «первичный» фактор в экономических отношениях собственности, Сорокин его усмотрел в процессе развития идей и понятий, т.е. в идейной сфере. Согласно ему, история людей есть всегда история идей – даже тогда, когда она есть история производительных сил. «Человеческое общество, – пишет он, вся культура и вся цивилизация, в конечном счете, есть не что иное, как мир понятий, застывших в определенной форме и в определенных видах…» (4, С. 528). В другом месте Сорокин еще более определенно выражается по интересующему нас вопросу: «Так как сущность социального процесса составляет мысль, мир понятий, то очевидно, он же и является основным первоначальным фактором социальной эволюции» (4, С. 531).  

Таким образом, оказалось, что большинству социальных философов на деле, а не в декларациях, так и не удалось в своем анализе жизнедеятельности общества до конца преодолеть и элиминировать дилемму «материализм – идеализм». И видно здесь дело не только в том, что эта дилемма глубоко укоренена в традиции философского дискурса, но и в реальной сложности, противоречивости и неоднозначности взаимосвязей материального и идеального начал, особенно когда речь идет об анализе социальных феноменов.  

Сам факт наличия множества факторов (или движущих сил), обусловливающих изменения общества никем ныне не оспаривается. И в этом смысле можно сказать, что «теория факторов» действительно верна. Трудности, а порой и не разрешимые противоречия, начинаются тогда, когда пытаются установить иерархию факторов, соподчиненность одних факторов с другими. В самом деле, даже на феноменологическом уровне тезис «факторов много и все они равнозначны» не выдерживает критики. Ведь совершенно очевидно, например, что утверждение о доминирующей роли экономики в странах европейского капитализма и в странах азиатского и африканского континентов вряд ли будет в одинаковой степени правомерно. Или в той же самой Европе определяющие факторы социальных изменений в эпоху Нового времени и средневековья наверняка не были абсолютно одинаковыми и сопоставимыми.  

Вообще, поиски и выявление движущих сил и источников общественного развития претерпели длительную эволюцию. Если обратиться к истории науки об обществе, то мы увидим здесь чуть ли не уходящую в бесконечность цепь гениальных прозрений, ошибок и заблуждений, непроизвольных или преднамеренных искажений фактов, эпохальных иллюзий и фальсификаций. Великое множество мыслителей всех времен и народов, бравших на себя смелость объяснить, где находится сила, управляющая развитием общества, в силу каких причин возникает та, а не иная структура общественных отношений, тот, а не иной облик общества – неизменно впадали, несмотря на все свои гениальные прозрения, в крайнюю односторонность или (чаще всего) силы, управляющие историей, – этим хаосом событий и нагромождением фактов – выносили во вне, за пределы самой этой истории. И это не удивительно: человеческое общество – одно из наиболее сложных явлений мира. К тому же в исследовании общественной жизни очень часто субъект и объект познания совпадают или меняются местами, что неизбежно порождает пристрастность, желание приукрасить или очернить действительность, исходя из тех или иных частных или групповых интересов.  

В целом эволюция взглядов на движущие силы источники развития общества шли следующим образом.  

Первоначально силы, управляющие социальной динамикой, пружины изменения и преобразования общества выносились за рамки человеческого и социального мира, локализировались в сфере сверхъестественного. Эти силы и пружины неизменно выступали в виде персонифицированных духов или божественного провидения, и действовали исключительно извне, так или иначе управляя индивидуальной и коллективной жизнью людей, историей и человеческими судьбами.  

Значительно позже субъект управления историей, оставаясь все еще вне общества и человечества, был спущен на землю и значительно приближен к людям. Им были объявлены естественные силы, натуральные факторы – биологические, географические, климатические и т.п. Отныне человеческое общество, его функционирование и всевозможные трансформации стали рассматриваться как прямой продукт этих сил и факторов.  

Наряду с этим, многие мыслители обратили свои взоры на самого человека, стали усматривать движущую силу в самих людях. Правда, поначалу эта способность не распространялась на всех человеческих существ, а приписывалась только великим людям: королям, полководцам, гениям и т.д. Теперь эти последние объявляются подлинными творцами истории, двигателями общества. Причем, что интересно: выдающиеся способности великих людей, их харизма пока еще не связываются с внутренней логикой развития общества, его интенциями и потребностями, а рассматриваются или как врожденные, генетически наследуемые, или как приобретенные в ходе индивидуального развития. Субъект исторического развития был, таким образом, очеловечен, гуманизирован, но еще не социализирован.  

Далее случилась интересная метаморфоза. «С появлением социологии, – пишет П.Штомпка, – произошел удивительный поворот: субъект деятельности социализировался, но вновь дегуманизировался. Он помещался строго в пределы общества, которое рассматривалось в организменных терминах как саморегулирующаяся и самотрансформирующаяся целостность» (5, С. 243). Такой подход, рассматривающий субъекта действия исключительно как силу социального организма лег в основу целого ряда социально-философских течений, согласно которым история вершится где-то над человеческими головами. Людям и их деятельности во всемирной истории в рамках этих течений вольно или не вольно отведена роль статистов и марионеток, за спиной которых история, ее законы делают свое дело. Это прежде всего касается всех вариантов эволюционизма, функционализма и многих теорий развития. Во избежание упрощения ситуации, подчеркнем, что во всех этих названных течениях и направлениях роль выдающихся личностей полностью не отрицалась. Но в любом случае ей отводилось подчиненное положение. В великих людях, как правило, видели лишь средоточие творческих сил общества, воплощение социальных настроений, исторических традиций, проявление «метавласти», которая формирует социальный контекст.  

Новый шаг в осмыслении «пружин истории» – это абсолютизация ролей различных учреждений, «особенно тех, которые обладают неотъемлемой прерогативой осуществлять изменения и даже принуждать к ним» (5, С. 244). В результате, на первый план выдвинулись проблемы социальных институтов, служб и их привилегий и возможностей.  

Однако, наиболее значимым поворотом в развитии теории социальных изменений явилась распространение понятия «движущих сил» на всех людей, на все выполняемые ими роли, а не только на избранное меньшинство, отдельные социальные институты и всесильные службы. Стало укрепляться убеждение, что поступки и действия каждого человека сколь бы они не были, казалось, незначительными, переплетаясь и сливаясь с поступками других людей, обретают силу, способную трансформировать историю, как бы постепенно и незаметно это ни происходило. Совокупный результат деятельности всех людей в данном случае начинает выступать действительной движущей силой истории, подлинной причиной социальных изменений. При таком подходе источник социальной динамики перемещается «вниз», в гущу повседневной жизнедеятельности людей, приземляется. Изменения в данном случае происходят в результате многочисленных и разнородных решений и поступков, принимаемых и свершаемых бесчисленным количеством людей. Люди в своей повседневной практике воссоздают и преобразуют свое общественное бытие примерно так, как они в своей повседневной речи воссоздают и изменяют свой язык. И что интересно, решающими здесь становятся скрытые, непреднамеренные последствия человеческих действий. Частные интересы, эгоистические цели и соответствующие им действия аккумулируются в данном случае в исторически совокупный результат, который в конечном счете и обусловливает те или иные социальные изменения. Такой подход к анализу источников и факторов социальных изменений развивал, в частности, известный американский социолог Мертон (6, Р. 145 – 155).  

Конечно, далеко не все происходящее в обществе можно рассматривать как результат стихийных, непреднамеренных действий. В действительности существует сложная и противоречивая связь между теми, кто действует «снизу», постепенно и спонтанно производя социальные изменения, и теми, кто действует «сверху», принимая общезначимые решения, используя силу государственной власти и направляя действия огромных масс людей в ту или иную сторону. Одни процессы возникают как результат непреднамеренных и зачастую совсем нераспознаваемых, скрытых совокупностей множества индивидуальных действий, свершаемых по различным частным причинам и мотивам, не имеющим ничего общего с теми социальными последствиями, которые они на самом деле вызывают. Их можно квалифицировать как спонтанные. Другие процессы инициируются, конструируются и воспроизводятся властными структурами. Их можно назвать спланированными. Обычно получается так, что преднамеренные действия лидеров, корпораций, партий, правительств, законодательных и исполнительных органов, теневых структур переплетаются и комбинируются с хаотичной и распыленной активностью бесчисленного множества индивидуальных деятелей, претерпевая при этом самые неожиданные метаморфозы.  

В настоящее время многие исследователи не только отвергают абсолютизацию каких-либо «первичных», «единственных» факторов, обусловливающих динамику социума, но и заново пытаются определить их. Сегодня нарастает убеждение, что говорить об экономических, технологических или культурных факторах социальной трансформации в качестве детерминирующих или даже только доминирующих ошибочно и означает упрощение ситуации. Ибо все эти факторы имеют в своей основе одну реальную причинную силу – человеческую деятельность.  

Извилистый путь истории всегда выступает как результат комплексного взаимодействия всех социальных сил и видов человеческой активности.  

Итак, можно констатировать, что социальная мысль в поиске ответа на вопрос о движущих силах человеческой истории шла от формирования теорий одного фактора до разработки концепций многофакторности. Причем современные социальные философы, в отличие от классических, все более склонны к отказу от поисков конечных причин социальных изменений, от выстраивания иерархии факторов, жестко детерминирующих развитие общества. Они предпочитают рассуждать ситуативно, акцентируя внимание на логике структуры ситуации, а не просто на типе и «качестве» отдельных факторов, а причинно-следственные зависимости в общественной жизни рассматривать (хотя и не всегда последовательно) как сложнопереплетенное взаимодействие факторов материального (экономического, технологического, природно-экологического) и идейного, духовного порядка. В современной социальной философии наблюдается также перенос внимания с онтологической проблематики на механизмы социальных процессов, на преодоление фаталистических представлений в интерпретации общественного бытия людей, на характер соотношения эндогенных и экзогенных причин социальных изменений с преимущественным упором, однако, на эндогенные процессы, на формирование социальности «изнутри». Но, пожалуй, наиболее важной особенностью современной социальной философии выступает повышенный интерес к активности субъекта (агента), его роли в преобразовательной деятельности, к рассмотрению истории как человеческого продукта.